Автор: Александр ЛЮБИМОВ.
Здравствуйте, уважаемая редакция «Приключения. Тайны. Чудеса»! Пусть редко, но Ваша газета попадает и к нам на буровую. Вот и я решил поведать Вам историю, объяснение которой трудно найти. Услышь я ее сам от кого-нибудь другого – не поверил бы ни за что.
Уже более двадцати пяти лет работаю я мастером на буровой. Бывал я и на юге, и на Дальнем Востоке, даже в тундру и тайгу не раз заносило. И вот два года назад, осенью, к нам на буровую приехал начальник партии – привез запчасти, зимнюю одежду, письма от родных. Фамилия его я называть не буду – кто эту историю слышал, сами всех узнают – а между собой звали мы его просто Петровичем. Ребята на буровой его очень уважали, считали за счастье попасть в его партию. Знали – в обиду не даст.
Был этот Петрович среднего роста, чернявый, чернобровый, хорошо сложенный. По характеру – вспыльчивый, но быстро отходчивый. Что-то цыганское было и в облике его, и в манере речи. В общем, хоть и не красавец, но от женщин у него отбоя не было. Да и сам он на любовь был падок: романы крутил со многими, но выбирал лишь один тип женщин — таким же чернявых, как и он сам, стройных, с густыми черными бровями.
В общем, пока мы разгружали машину, стало темнеть. Петрович махнул рукой, говорит: «Останусь у вас на недельку». Мы разместили его в отдельно стоящем щитовом домике для приезжих. Я оставил Петровича отдыхать, сам пошел проверять смену, потом попил чаю и лег спать. Сколько проспал — не знаю; вдруг слышу женский голос: «Вставай, вставай же! Петровичу плохо!». Вижу во сне: стоит передо мной девушка в закрывающем горло свитере, по низу свитера идет полоса из темной шерсти, а на груди и рукавах – вышитые шашечки. Сама девушка стройная, волосы темные, красивые, и брови как углем нарисованные. Схватила она меня за руку и кричит: «Скорей, скорей! Поторопись!».
Проснулся я, свет зажег. Никакой женщины, никого. Ну, думаю, надо же такому присниться! Перевел взгляд на руку – а на запястье красные полосы, след четко отпечатавшихся женских пальчиков!
Никогда не верил я ни в какую мистику, а тут словно что-то в голове у меня щелкнуло. Я накинул куртку и побежал к щитовому домику. Бегу и краем глаза вижу, что надо мной кружит какая-то большая птица, а какая именно – не разглядеть. Только я открыл дверь домика, как оттуда потянуло угаром. Видно, топили вечером печку и слишком рано трубу закрыли. У самого порога лежит Петрович без сознания, а двое его соседей – на полу. Вытащил я их всех, привел в сознание… Пока суд да дело, светать начало. Птица, что над нами кружилась, вдруг низко пролетела у Петровича над головой, задела крылом его волосы, ухнула и улетела в лес – и только сейчас я разглядел, что это филин. В уханье птицы почему-то послышался мне радостный крик: «Жив!».
Мужики очнулись окончательно, давай меня трясти – рассказывай, откуда узнал, что нам помощь нужна. Ну, я и расскажи все – и про сон, и про девушку. Мужики заулыбались: «Ну, ты, Александр, и травишь!». Только Петрович молчит. И тут я поднимаю руку, а на запястье женские пальчики пуще прежнего отпечатались. Тут все языки прикусили, а Петрович по карманам начал шарить: паспорт, говорит, потерял. Пошел я в дом, нашел оброненный паспорт, хлопнул о ладонь – а оттуда фотография выпала. А на фотографии – чернявая красивая девчонка в свитере под горло, та самая, что меня будила! Гляжу я на нее, и вдруг показалось мне, что она мне улыбнулась и подмигнула.
Схватил я фотографию – и к Петровичу: «Вот она меня разбудила – чем хочешь, могу поклясться!». И тут Петрович расстегнул молнию на свитере – и я аж опешил: вся его шея была покрыта следами свежих поцелуев. Тут уже и мужики не выдержали: «Давай, Петрович, рассказывай все!».
«Будила она меня сегодня, — начал Петрович. – Целовала, плакала, все шептала: «Вставай, вставай». Но я уже, видно, наглотался угара, поздно было… Она ведь меня уже второй раз спасает. Помнишь, Саша, как в Сибири у нас был взрыв на буровой, трое наших тогда погибли? Меня тогда взрывной волной далеко в снег отбросило. Сознание я потерял сразу, лежу в сугробе полуголый – и вдруг чувствую: кто-то целует меня: «Вставай, замерзнешь!». Встал я кое-как – и вдруг, откуда ни возьмись, птица, по лицу меня крылом задела. И голос в ушах: «Прости, не успела я, поздно узнала». Вот так-то.
А девушка эта – моя первая любовь. Было это еще на Урале, мы с ней вместе учились, даже расписаться хотели. Проводила она меня в армию, обещала ждать… А через полтора года получаю я от ее брата письмо: сестра разлюбила меня, дружит с военным, любовь у них. Просил меня большей ей не писать, не расстраивать. Брат ее был моим другом, вот я ему и поверил – а зря, как оказалось. Мне бы с ней переговорить, а я писать бросил, больше мы и не виделись… Уже спустя много лет я узнал, что вышла она за того военного замуж, родила двоих детей и уехала жить не то в Латвию, не то в Литву. Никого я не любил так, как ее – да вы сами видите, какая она!
А недавно назад случилось со мной и вовсе удивительное. Жил я тогда на Севере, пошел на куропаток охотиться, уже возвращаюсь на базу, и вдруг вижу – лежит в снегу человек. Оказалось – чукотский мальчишка лет 13-14 пошел на охоту, а у него ружье в руках взорвалось. Донес я его до базы, фельдшер его перевязал. Парнишка плачет: ружья жалко, еще дедовское. Пожалел я его, отдал ему свою двустволку с патронташем. Парнишка так обрадовался, что и про раны забыл. Попросил я одного из рабочих завести «Буран» и отвести мальчишку домой – а месяца через два возвращается этот мальчишка и говорит: «Бабушка просила привести тебя к себе, без тебя велела не возвращаться». А бабушка у него, оказывается, великая шаманка, к которой попасть непросто. Как тут откажешься?
Подъехали мы на «Буране» к самому большому чуму, внутри сидит на шкурах женщина – ни на чукчу, ни на манси не похожа, волосы русые, распущенные, а глаза зеленые. На вид лет пятьдесят, а все равно красивая. Поздоровался я с ней – а как обращаться не знаю. Она смеется: «Называй меня Илга, — а по-русски говорит, как мы с вами. – Спасибо тебе за внука. Ну, что, догадался, кто тебя спасает, от тебя беду отводит?». Тут я как вздрогну, а она продолжает: «У каждого человека есть душа, но она одна, а вот обличий может быть сколько угодно. Когда человек спит, душа его может выбрать любую из оболочек и путешествовать в ней. Вот и твоя Валентина в облике птицы до сих пор любит тебя и оберегает».
Я чуть не подскочил, а Илга смеется: «Я еще не то знаю. С первой встречи пришелся ты по нраву душе Валентины – вот ее душа до сих пор и хранит тебя. Сама она об этом не знает – догадывается только. В такие минуты ты ей снишься, она разговаривает с тобой, а утром не может вспомнить свой сон». Тут я не выдержал: «А встретимся ли мы?». Илга снова улыбнулась: «А ты сам ее спроси. Когда небо раствориться на Крещение, попроси, чтобы она тебе приснилась и этот сон не позабыла».
Посидели мы еще, помолчали. Вдруг Илга спрашивает: «А помнишь ли ты свою бабку? Красивая была цыганка, хорошо гадала, правду говорила. Рано тебя от нее отняли – многое бы она могла тебе передать. Ну да ничего; зато твоя дочь – копия прабабки. Вот войдет в полную силу – и я ей помогу. А теперь иди. Меня не ищи, но знай: мы еще встретимся. А вот эту шапку из чернобурки передай жене – скажи, от Илги, пускай носит. Знаю, что ты не любишь ее, женился в благодарность за то, что выходила тебя после взрыва».
Петрович замолчал. «Ну, видел ты во сне свою Валентину?», — спросил кто-то из нас. Рассмеялся Петрович: «Не было еще Крещения! Жду, когда откроется небо!».
